Словами лошади.

Мой дед, старый воздухоплаватель, хотел видеть меня авиатором. Когда было мне пять лет, каждое воскресенье ездили мы с ним смотреть самолеты. От Пушкинской площади отправлялись на троллейбусе к аэропорту, и где-то уже в конце пути слышался голос кондуктора: "Бега!"
- Дед, что значит "бега"?
Дед ревновал мои интересы ко всему, что только не летание, разъяснять ненужное считал излишним и отвечал всего-навсего:
- Там бегают лошади.
Однако, сам того не желая, он-то и открыл мне конный спорт. Аэродром граничил с ипподромом. Вполне понятно: когда-то лошади приютили первых "летунов". Соседство это еще сохранялось, и для деда неотразимым чудом были по-прежнему самолеты, а я, избалованное техническими чудесами дитя века, не мог оторваться от лошадей.
Дед помнил, как возникло слово "авиация". Построил самолет "Россия" '. В былые дни он видел полеты Цеппелина и Райта, знал Сикорского и Нестерова. Еще в те годы переписывался он с Циолковским, и однажды великий калужанин ему написал: "Человечество не останется вечно на земле, но, в погоне за светом и пространством, сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство".
И вот - проникли. Мы помним, как это было. Человек в костюме космонавта сказал по-кучерски: "Ну, поехали!" И "поехали", полетели.
У деда я спросил:
- А конструктор кто? Дед сразу встрепенулся:
- Помнишь двух молодых людей, что приходили к нам перед самой войной?
Еще бы! В особенности одного из них. Пока они обсуждали вместе с дедом, долго ли еще человечество будет оставаться на земле, в плену земного притяжения, он из веревочек делал сбрую и запрягал игрушечную лошадь.
- И неужели?..
- К сожалению, тот юноша вскоре умер от туберкулеза. Зато второй...
А второго - не помню. Нет... не могу вспомнить. Ведь он запрягать не умел!
Не стал я летчиком, но провожаю взглядом каждый самолет. Не стал и лошадником-специалистом, а все же как спортсмен узнал конный мир непосредственно. Со слов самой лошади. Это такое выражение, конюшенное.
Недавно все в том же троллейбусе молодая женщина с малышом спросила:
- Какая следующая остановка? Кондуктора в троллейбусе теперь не было, и я ей ответил:
- Бега.
- Мама, что такое "бега"? - спросил мальчик. Женщина сказала:
- Надоел, отстань.
А какая разница между бегами и скачками? Наездник или жокей? Рысак или скакун? Дерби или дебри? И почему, как говорят, у лошадей от сытости ёкает селезенка?
Да, это вопросы "детские".
- Вожжи в руках,- только и услышал я от опытного наездника, когда добивался, почему лошадь, на которой еду я, идет боком, а у него - на чистом ходу.
Я тогда начинал ездить и делал ошибки простейшие. Наездник мог бы объяснить подробнее, указать приемы. Он же сразу сказал о главном секрете. Позднее приемы стали мне известны. Со временем я узнал про лошадей, про ту же "ёкающую селезенку" , едва ли не все. что можно и нужно было узнать, однако неуловимая магия мастерства, tact equestre, как выражался знаменитый ездок Филлис, "чувство лошади" по-прежнему не давалось мне, и, терпя неудачи, я повторял все тот же вопрос.
"Вожжи в руках" - вот таинство. Садится в седло или в экипаж один, и лошадь, чувствуя руки, идет как часы, ноги не сменит, а у другого - никак. Находились наездники, тренеры, которые мне терпеливо втолковывали, что и как. С умением, вообще характерным для лошадников, они говорили картинно, что называется, по охоте, как и подобает этому живописному делу. Особое владение хлыстом, посыл, сборка, понимание пейса (резвости), величие былых и нынешних мастеров - все это сверкало в их устах и у меня перед глазами, однако неизбежно вставала грань, за которой объяснения бессильны: "Вожжи в руках!"
"Жаль,- говорил Гёте,- что лошадь лишена дара речи". А он нередко проводил время в седле. "Мне известно это со слов самой лошади",- говорит любой заядлый лошадник, если он хочет подчеркнуть, что у него надежные прогнозы на розыгрыш будущих призов.
Ведь кто же лучше лошади знает, на что она окажется способна?
Прислушиваясь к наездникам и, так сказать, к лошадям, я вовсе не собирался писать о них. Напротив, конюшня служила мне противоядием от книжной полки. После бесчисленных "См." и "стр." было приятно прочесть на дверях денника "сер. жер." или "гн. коб."
"Великое дело сидеть в седле. Можно подняться на стременах и далеко видеть кругом",- так говорил Джон Вебстер, драматург, современник Шекспира. Все, что обгоняет тебя или несется навстречу, попадает в поле зрения с особенной резкостью, потому что лошадь и ты вместе с ней оказываешься как бы против течения. На коне можно подъехать вдруг со стороны совершенно неожиданной: знакомые имена, хорошо известные названия заговорят иначе, а также откроются по-новому целые явления, будто бы и не связанные с лошадью.
"Вот хоть отсюда свороти влево, да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там прямо через болото на Хлопино..." Это из "Бориса Годунова". Пушкинский путь. И вот он, Чеканский ручей,- конь пробует его копытом и пятится. "Вперед! и горе Годунову!" Заставляя коня прыгнуть через пушкинский ручей, стараясь сделать посыл, как меня учили, я, право, не думал кому-нибудь об этом рассказывать.
Все началось с внучки Байрона.
Был я студентом, занимался конным спортом. Вдруг приезжает англичанин. Конеторговец. Первый крупный представитель зарубежного конного мира, посетивший нашу страну.
Мне говорят: "Будешь у него переводчиком, раз уж ты знаешь лошадиный язык". А для меня мистер Форбс - так его звали - был первым англичанином, с которым я заговорил на его родном языке.
- Литература? - переспросил мистер Форбс относительно моих основных интересов.- Давно, давно я, кроме каталогов конных аукционов, ничего не читал. Шекспир? "Корону за коня!" Мало предлагает.
Я сообщил мистеру Форбсу, что наши переводчики сократили эту цену ровно вдвое: "Коня! Коня! Полцарства за коня!"
- Полцарства?! - поразился мистер Форбс.- Сейчас за такую цену не только классной лошади, но даже кошки хорошей не достанешь. В каком году, вы говорите, это было?
О Шекспире мистер Форбс слушал, не прерывая. Однако стоило произнести имя Байрона, как он преобразился.
- Я же знаком с леди Вентворт! - воскликнул он.- Хотите, я вас с ней познакомлю в порядке переписки?
Ну зачем мне переписка с леди Вентворт?
Годы миновали. Я уже перестал быть студентом и работал в Центре изучения всемирной литературы. Как-то перелистываю английский журнал "Поэтическое обозрение". Свежий номер. И вижу вдруг в черной рамке: "Скончалась леди Вентворт". Что такое?
Литературный журнал сообщает о кончине знакомой моего знакомого, конеторговца...
Прочел я некролог и не мог найти слов, чтобы достойно обругать себя. Да, она была знакомой мистера Форбса, известного конеторговца. Но мало этого. Она была внучкой Байрона! "Я мог бы вас с ней познакомить в порядке переписки. Хотите?"
Прощай! И если навсегда,
То навсегда прощай!
Из Центра я обычно отправлялся прямо на конюшню, потому что, хотя уже перестал быть студентом, но еще продолжал заниматься конным спортом.
- Вовремя пришел,- приветствовал меня в тот раз тренер-наездник.- А это что такое?
И он обратил внимание на рукопись, которую я держал в руках.
- "Ба-ба-барок-ко",- прочел наездник заглавие и, строго взглянув на меня, спрятал рукопись в сундук со сбруей.
- Началось ба'гокко еще с Копе'гника,- за час до этого предупредил меня доктор наук Воронцов-Дашков, подавая рукопись "Барокко и Ренессанс. Насущные проблемы изучения".
Мы составляли группу Возрождения. В нее входили Воронцов-Дашков, профессор Скобелев и академик Тацит. Это были киты, на авторитете которых держался весь Центр. О наших китах, видя скопления старинных фамилий, даже спрашивали: "Там у вас, со Скобелевым да с Воронцовым-Дашковым, идет возрождение чего?" Напрасно в нас подозревали чуть ли не заговорщиков. Единодушия в нашей группе как раз и не было.
Мы изучали Ренессанс. Иначе говоря, Возрождение. Тацит утверждал, что истоки Ренессанса надо искать где-то в Гималаях. Воронцов-Дашков настаивал: "Все началось с Копе'гника". А Скобелев рубил: "Буржуазность!" Обессиленные борьбой друг с другом, обращались они к нам, новичкам: "А вы, молодой человек, что на этот счет думаете?" Что я мог думать? А высказаться нужно было на другой день, утром. Для этого рукопись следовало самому прочесть и другим передать, тем более что вся цепь начиналась с меня.
- Об'гатите внимание на Копе'гника,- сказал Воронцов-Дашков.
- "Ба-ба-барокко",- и наездник спрятал рукопись в сундук, добавив: - Вообще ты вовремя пришел. Нам руки нужны. Держи, да крепче, бар-рокко!
Тут было, право, не до рукописи. Тут нужно было жеребцам... тут нужно было жеребцов молодых холостить, чтобы не растрачивали они лишней нервной энергии и все силы отдавали спорту. Какое, в самом деле, может быть барокко?
Смешались в кучу кони, люди. Обычное время, казалось, было выключено до срока, пока мы не управимся. А потом в порядке ритуала полагалось еще изжарить и съесть то, чего мы сами же несчастных лишали. И только глубокой ночью я вспомнил: "Насущные проблемы!" Но было уже поздно, поистине поздно, и давно спал наездник, спрятавший рукопись вместе со сбруей.
На заседание я явился без опозданий, но без рукописи и без какого бы то ни было своего мнения. Не было мнения и у всей группы, потому что цепь замкнулась на мне. Однако наши киты, способные разом проглотить любого оппонента, если только дело касалось Ренессанса, во всем прочем отличались крайним добродушием.
- Поскольку моя 'гукопись находится в настоящее в'гемя в э...э...седельном ...э... ящике и не может быть обсуждена непос'гедственно, я позволю себе сделать лишь несколько п'гедва'гительных замечаний.
Вот все, что сказал Воронцов-Дашков. Ему говорили: "А рукопись? Что стало с рукописью?" Кит отвечал:
- П'гостите, но я и сам был молод. Я понимаю п'гек'гасно, как это бывает!
- Хорошо бы, конечно, его прямо там на конюшне выпороть, как в старое доброе время полагалось,- высказал мнение Скобелев, но этот вариант даже на голосование не поставили.
Так это и осталось в летописях Центра изучения всемирной литературы: "Еще Воронцов-Дашков указал в той рукописи, что побывала в седельном ящике... Рукопись из седельного ящика явилась новым вкладом в науку".
А мне этот случай придал смелости, и я тоже решил сделать какой-нибудь вклад. Но разве китов чем-нибудь удивишь? Они давно все открыли. Все. "А вы что думаете, молодой человек?"
Ответ пришел неожиданно. Встретился мне Одуев Валентин Михайлович. Тоже кит, только по конной части. Знаток иппической истории. И его трудно было чем-нибудь удивить.
- Подумаешь, Байрон! В седле сидел по-любительски,- гак он отозвался, когда я ему сообщил, что чуть было не вступил в переписку с внучкой великого поэта и действительно большого любителя верховой езды.
Потом знаток спросил:
- А вы где сейчас состоите?
- В группе Возрождения.
- Возрождения чего?
- Это в Центре изучения всемирной литературы.
- Ах, вот как! - и лицо знатока осветилось.- Значит, вы служите в Департаменте коннозаводства.
- Не коннозаводства, а всемирной литературы. Ренессанс изучаем... барокко...
- Так ведь в этом же здании находился прежде Департамент коннозаводства. И, между прочим, жила Марья Александровна.
- Какая Марья Александровна?
- Дочь Пушкина,- объяснил знаток.- Она же была замужем за директором департамента и имела там одно время казенную квартиру. С нее, с Марьи Александровны, Лев Николаевич Анну Каренину писал. Вот был конник!
- Кто был конник?
- Лев Николаевич. Правда, конного дела он как следует не знал, но в лошадях все же разбирался.
Так говорил знаток. А у меня родилась идея. Спро-шу-ка я у наших китов, осознают ли они, какие ступени попирают, в каких стенах спорят о барокко. Придет моя очередь поставить вопрос: "А вы что думаете?" И сам Тацит смиренно скажет: "Поскольку мы некомпетентны в данной области..." И даже Скобелев дрогнет. А я предложу тему "Насущные проблемы изучения литературно-иппической истории". Краткие тезисы: "Верно ли Шекспир оценил коня? Хорошо ли Байрон держался в седле? И знал ли Толстой толк в лошадях?"
Как только началось заседание с обсуждением моих конно-критических тезисов, профессор Скобелев, который командовал группой Возрождения, сказал:
- У кого будут вопросы?
Будто в самом деле обсуждались какие-нибудь очередные проблемы барокко!
- Если позволите,- произнес тут Тацит и продолжил: - Думает ли автор коснуться воззрений Платона на управление упряжкой коней?
Платон! При чем же здесь Платон? Оставалось прибегнуть к обычной в таких случаях формуле:
- Названной проблемой мне заниматься не приходилось.
Со студенческих лет проверено. Если вы ни бум-бум, не надо мямлить: "Не знаю"... Скажите с достоинством: "Проблемой не занимался".
- И уж заодно,- подключился Воронцов-Дашков,- что вы думаете, молодой человек, о культе ве'гховой езды п'ги Неаполитанском дво'ге?
Неаполитанский двор? Да я о нем как-то до сих пор не думал.
- А конный завод князя Курбского? - сверкнул взором Скобелев.
Не слыхал о заводе князя Курбского.
- Приступим к обсуждению,- отдал распоряжение Скобелев.
Первым заговорил Тацит.
- Работа обещает быть весьма актуальной,- с этого начал академик, затем он отодвинул мои листочки с тезисами в сторону и, устремив взор ввысь,, продолжал: - Вдумаемся в движение истории с точки зрения человека, управляющего упряжкой коней...
Минут пятнадцать говорил Тацит. Мы побывали с ним не только в Гималаях, но и на Алеутских островах. Пронеслись по Европе и заглянули в Америку. Платон и Аристотель как живые прошли перед нами, причем они, кажется, ни о чем больше, кроме конских ристаний, не думали. Тацит цитировал на пятнадцати языках. Он приводил название уздечки у разных народов, просто желая нам показать единство рода людского в плане иппическом.
- Или возьмем этот... как его...- Тацит взмахнул рукой.
- Хлыст,- подсказал я.
Именно! Благодарю вас.- И, улыбнувшись в мою сторону, добавил: - Сразу виден специалист!
После этого он еще минут пятнадцать описывал, как пользовались разными орудиями понуждения древние египтяне, средневековые германцы и самоеды.
Свое выступление кит заключил словами:
-- Королевство за коня, которое у Шекспира предлагает Ричард III, это, как мы убедились, не только поэтический образ, но и реальный исторический феномен.
Убедились, убедились и - настолько, что забыли, зачем, собственно, собрались. Тацит пошарил по столу, как бы в поисках предмета разговора, придвинул опять к себе мои листочки и сказал:
- Желаю вам удачи, молодой человек. Взял слово Воронцов-Дашков.
- Сове'гшенно согласен,- так начал он,- с высокой оценкой данной 'габоты.
- Пока это еще не работа,- предупредил Скобелев, а вот...-- и поднял над столом двумя пальцами мои тезисы.
- Допустим,- уклонился Воронцов-Дашков, потому что, чувствовалось, ему уже не до моих тезисов, ему бы поскорей до Тацита добраться. Он и сказал: - Но не могу согласиться в остальном с уважаемым коллегой!
После этого голова у нас пошла кругом. Если Тацит опоясал земной шар вожжами, так сказать, по параллелям, то доктор наук Воронцов-Дашков проехался в седле по меридиану, и эволюция человечества предстала как последовательная смена приемов верховой езды.
Мы гарцевали при дворе всех Людовиков. Участвовали в кавалькадах Генриха Наваррского. И благополучно доехали бы до наших дней, если бы Воронцов-Дашков вдруг не сказал:
- Л началось все с Неаполитанского дво'га...
- Буржуазность! - рубанул Скобелев с такой силой, что мои тезисы всколыхнулись с порывом ветра над столом.
И, взяв слово, профессор Скобелев повел нас в атаку при Креси и под Вапняркой. Мы брали Геок-Тепе и рубились под Бродами. А Тацит с Дашковым прижали Скобелева сразу с обоих флангов, и гут киты схватились, нанося страшные удары друг другу.
Нет, вам не видать таких сражений. Один знает все, и другой - буквально все, они терли друг друга в порошок, сравнивали с землей, а после этого каждый все-таки воскресал, словно феникс из пепла, чтобы ответить противнику градом неотразимых фактов, выдержек и концепций. Поле битвы покрылось именами редчайшими, цитаты, которым цены нет, раскидывались в такой густоте, что каждый, подобно Руслану, мог выбрать себе меч по руке и материала на целую диссертацию. Наконец киты устали. Скобелев обвел утомленным взором присутствующих, как бы желая отыскать, с чего же все началось.
Но один из свидетелей происходившего все-таки не растерялся. Это - Оля, наш ответственный секретарь. Голова у нее была занята проблемами более насущными, чем вопрос о том, где находилась колыбель цивилизации. Поэтому, когда Скобелев спросил: "На чем мы остановились?", Оля, заглянув в протокол, тотчас ответила:
- ...к вопросу о том, был ли Лев Николаевич лошадью.
- Какой лошадью? - переспросил Скобелев.
А это кто-то в процессе дискуссии привел мнение Тургенева, который слушал острый рассказ Толстого о переживаниях старого коня и воскликнул: "Право, вы, Лев Николаевич, когда-нибудь были лошадью!"
- Нет,- усмехнулся Скобелев,- для дирекции прежнего департамента это, быть может, и подошло бы, а наш Ученый совет такой формулировки не утвердит. "Диалектика правды и вымысла в литературе" - вот, и чтобы к концу месяца было готово, а не то на ближайшем же заседании выпорем!
Тут все признали, что придется выпороть. А Тацит подошел ко мне уже после и сказал:
- У вас, молодой человек, может получиться интересный опус. Тема замечательная, как бы ее ни формулировать. Был ли Лев Николаевич лошадью? Шутка сказать, это же в гносеологическом смысле вопрос о творческой истине! Только, дружок...
Академик осмотрелся по сторонам.
- Я бы посоветовал вам побольше почитать по истории вопроса. У вас серьезные пробелы в специальной литературе. Платон, схоласты, Кант, Гегель, если бы вы только знали, сколько интереснейших мыслей они высказали о месте лошади в цепи бытия!